Из ныне живущих художников поддержкой земной оси ежегодно занимается один лишь Герман Виноградов, но тайны, открытые виртуозному виноградовскому шаманству, всем прочим остаются невидимы. Вот и Андрей Горбунов намекает нам, что есть великая железобетонная скрепа, объединяющая все на свете, — и тут же опровергает эту установку. Всё, что кружится вокруг горбуновского вертекса, — суть обломки. Этот астероидный рой состоит из частей тел, фрагментов механизмов и обрывков печатного текста. Все эти кусочки притягиваются и прилипают к поверхности кристаллоподобных образований. Кость и железо, страницы медицинских и астрологических текстов перемешиваются в свод кентаврических, невероятных сведений. Эти недообъекты стиснуты титанической массой всемирной библиотеки человеческого знания, сжаты между страницами окаменевшего дискурса в тончайшие листы. Кости и позвонки, шатуны и кривошипы исполнены Горбуновым в графике, строго и основательно. Так, будто это иллюстрации в атласе анатомии или машиностроения. Контурные карты тел подчеркнуто двумерны. Эти тела, расчерченные черным мелом анатома черепа и механические сочленения манят нас и притягивают к поверхности вертекса, как мельканье колёс под махиной поезда — Анну Каренину. Тяга к пересчёту первоэлементов и составных частей — основа рационального знания, и цикл Горбунова с букварной дидактичностью показывает, насколько возможности рацио ограничены.
Разнообразие предметного, подчиненного законам механики мира не безгранично. Сумма сочетаний первоэлементов конечна, и граница вселенной лежит на поверхности вертекса, невозможного в материальном мире тела. Эти белесые, нарочито бесцветные кристаллоиды — тела-обманки, будто выдуманные Эшером. Их форма невидима и трехмерному зрению, она исчезает, сливаясь с окружающим их пустым космосом. Весь предметный мир, липнущий к поверхности вертекса, будто игнорирует его форму. Секрет в том, что живопись Горбунова — как известный куб-обманка: плоть и металл, газетные вырезки и репродукции проваливаются в вертекс не потому, что его форму мы не можем представить (и изобразить), а потому, что сами они бесплотны.
Пересчет понятий, наращивание суммы информации приводит только к тому, что все ближе становится предел знания. При всем разнообразии сочетаний элементов их перечень не бесконечен. Это положение хорошо знакомо не только любителям тайных учений и последователям доктора Грофа, оно прорывается на поверхность массовой культуры в грандиозном корпусе постапокалиптической литературы и кино. Тот рубеж ветхого знания, который в русской литературе нулевых получил меткое имя «тотальный п-ц», после конца постмодернистской малины больше не увит романтической паутиной, как у Лема и Азимова (и стоит к месту вспомнить крах основанного на тотальном знании мира Вортекса в фильме «Зардоз» Джона Бурмена), не задрапирован драными кружевами неоэкспрессионизма. Информационный коллапс на весах Анубиса перевесил сумму информации, и современная ситуация может изображаться сегодня без розовых очков, стерильными, почти медицинскими методами. Лунная поверхность вертексов Горбунова, старые газеты и черепа — лишь намеки на былые аллегории, ткань которых стала слишком тонка. Знание бессильно, и живопись Андрея Горбунова тому прекрасная иллюстрация.